Протестное лето 2020 года в Беларуси вернуло идею будущего. Массовые марши в Минске и других городах были очевидной манифестацией намерения людей самим определять свое будущее, право на которое было отобрано авторитарным режимом.
Один из исследователей связи между тем или иным сообществом и категорией времени, Франсуа Артог, использовал понятие «режима историчности», чтобы показать то, как в разных сообществах производятся представления о собственном прошлом, настоящем и будущем — от попыток найти основания для жизни в «золотом веке», идеализированном прошлом, и стремления приблизить будущее и жить этой «футуристической» задачей до доминирования «настоящего», которое определяет и прошлое, и будущее.
И если говорить о белорусской реальности последних тридцати лет, можно описать ее, исходя из смены концепций будущего, которых на моей памяти и памяти моего поколения насчитывается уже несколько.
Мы пережили, прожили, отказались и успели разочароваться в разных вариантах коллективного будущего. Одно будущее должно было случиться со всеми нами еще в СССР, однако этот вариант будущего, будущее номер 1, закончился в 1991 году. Второе будущее должно было наступить в 1990-х, оно было оптимистичным и утопичным, хотя и кардинально противоположным советскому — будущее номер 2. Это будущее было заменено авторитарным эрзацем, будущим номер 3, рухнувшим окончательно в 2020 году. И вот перед нами новый вариант будущего — будущее номер 4. Каким оно будет?
Будущее номер 1
До сих пор принято считать, что СССР существовал в особом, «футуристическом», режиме историчности (отношениях со временем) — общество, развитие которого было задано будущим, построением коммунизма. Однако и здесь были нюансы — картина официального будущего не имела альтернативных вариантов.
Для меня, как и для многих других людей моего поколения, формально подходящего под описанную антропологом Алексеем Юрчаком категорию «последнего советского поколения», родившихся в середине 1970-х годов, особое восприятие «будущего» было важнейшей частью опыта взросления.
Каким мы тогда представляли свое индивидуальное и коллективное будущее? В образе будущего были смешаны технократические фантазии второй половины ХХ века, идеологические постулаты советского марксизма и (в нашем случае) детские, немного инфантильные фантазии о собственных возможностях. Одновременно это будущее находилось под угрозой — в любой момент могла начаться ядерная война с капиталистическим Западом.
Представления о скорой реальности регулярных космических полетов в моем советском детстве самого начала 1980-х годов соседствовали с пропагандой идеи достижения финала социальных усилий советских граждан — строительства коммунизма (это было «правильное» будущее).
Популярный в СССР жанр научной фантастики не только содержал в себе описания утопии позитивного будущего, но и сам по себе являлся результатом цензуры — в СССР нельзя было публиковать антиутопии (роман «1984» Джорджа Оруэлла распространялся в самиздате), и частично этот жанр был замещен научной фантастикой. Однако даже в опубликованных книгах всегда находилось место особому языку намека на социальные проблемы, а ряд советских авторов-фантастов — например, братья Стругацкие — довел этот язык намека до совершенных образцов. Советские диссиденты 1960-х думали о будущем критически, и Андрей Амальрик написал почти провидческий текст «Доживет ли СССР до 1984 года?».
В 1988 году в еще советской Беларуси, в период горбачевских реформ, издали сатирический роман Андрея Мрыя «Записки Самсона Самосуя», написанный в 1929 году. Автора романа репрессировали в 1930-е годы, и он вынужден был перед смертью писать письма Сталину с просьбой об освобождении. В романе описывался «новый советский человек», гротескно выполняющий все установки власти и строящий на этом свою карьеру. Эту сатиру можно рассматривать и как описание неудавшейся утопии по созданию социалистического будущего при большевиках. В каком-то смысле это была антиутопия, хоть и проходящая по жанру сатиры. С тех пор антиутопические мотивы в белорусской литературе встречались крайне редко.
Исследовательница антиутопических текстов в белорусской литературе Елена Свечникова пишет в своей диссертации о том, что жанр антиутопии мы обнаруживаем в Беларуси как раз в 1980-е — 1990-е годы. Она констатирует специфический характер антиутопических размышлений о будущем в Беларуси: «Культурные, политические и социальные изменения оцениваются в белорусской антиутопии негативно». Пропаганда говорила о коммунизме, писатели же создавали консервативные, патриархатные, критикующие модерн и городскую культуру книги, призывали вернуться к доиндустриальной гармонии.
Консерватизм здесь можно рассматривать в качестве особой реакции на радикальные социальные изменения и ускоренную модернизацию, пики которой пришлись на сталинскую эпоху и период 1960-х — 1970-х годов. Трансформация была быстрой, оставила после себя искалеченное прошлое, которое в социальном воображении интеллектуалов никак не могло превратиться в полностью оптимистичное будущее.
В популярной позднесоветской культуре тех лет одним из самых успешных фильмов стал телесериал «Гостья из будущего», вышедший в 1985 году, в год начала политики «перестройки», инициированной советским лидером Михаилом Горбачевым. В этом фильме, снятом для школьников, показана Москва 2084 года: люди передвигаются на персональных летательных аппаратах, между планетами летают регулярно космические корабли, изобретен уникальный прибор для чтения мыслей и т.д.
Однако практически все действие происходит в прошлом, в Москве 1984 года: простой пионер из Москвы 1984 года Коля Герасимов, его товарищи и девочка со сверхспособностями из будущего Алиса пытаются вернуть прибор по чтению мыслей, похищенный космическими пиратами. Жизнь в 1984 году представлена немного иронично — здесь и странные взрослые, и вечная проблема дефицита, и довольно обыденная жизнь советских людей, мало намекающая на присутствие космических технологий. Сопоставляя Москву 1984 года и прекрасное будущее 2084 года, зрители могли бы задать себе вопрос — как «будущее» станет результатом такого «настоящего», которое они видят вокруг себя?
Фильм, снятый для детей, скорее, рассказывает в иносказательной форме о взрослых и о невозможности будущего, о цинизме, сомнениях и критицизме, надеждах более старшего поколения, возникших в зазоре между померкшей когда-то оптимистичной картиной будущего и «реальным социализмом» 1970-х — 1980-х годов. Будущее оттеняет проблемы настоящего при помощи иронического совмещения, но само их решение остается утопическим, невозможным.
В финале фильма звучит песня «Прекрасное далеко», в тексте которой будущее просят «не быть жестоким», и практически все герои и героини остаются в 1984 году. Песня из фильма стала невероятно популярной и знаковой для нескольких поколений, и в ней особое настроение — почти религиозная просьба о том, чтобы наши дети жили лучше, чем мы. И она также содержит в себе особую ностальгию — ностальгию по будущему, по тому, что не случилось, но казалось таким возможным, почти осязаемым, почти реальным.
Катастрофа на Чернобыльской атомной станции в 1986 году внезапно обозначила конец технократических фантазий о будущем, подчеркнув еще раз проблемы настоящего. Распад СССР в 1991 году не только привел к концу советский проект с его утопическими представлениями о будущем, но и внезапно для многих предложил новую коллективную идею — возвращение к «нормальности», принявшей облик вестернизации, рынка и демократии.
Будущее номер 2
Повседневность в Беларуси после 1991 года менялась быстро и радикально. Образ коллективного коммунистического будущего исчез, вместо него — ощущение свободы, открытых возможностей и тревоги. И также индивидуальных перспектив (по крайней мере, для тех, у кого был ресурс на перемены или хотя бы главным ресурсом была молодость). Система общих ценностей коллапсировала, начался распад привычной социальной структуры, и одним из главных критериев социального успеха стали деньги.
Деньги внезапно наделили будущее материальностью — оно стало предметным, индивидуализированным и выраженным в том, как и что ты сможешь потреблять. И одновременно будущее стало не совсем будущим, то есть тем, что все-таки сложно представить до конца. Оно стало максимально приближенным к настоящему, жить в котором надо так, чтобы уметь зарабатывать деньги сейчас и быть причастным к социальному успеху.
Один из символов этого «будущего-настоящего» — вещевые рынки в городах Беларуси, возникшие почти стихийно в 1990-е годы. Рынки возникали на спортивных стадионах, площадях, на которых раньше происходили социалистические митинги, там, где была для этого малейшая возможность. На этих рынках работали люди, уволенные с развалившихся государственных предприятий, из научных институтов, школ.
Рынки были завалены новыми товарами, привезенными из-за границы, спрос на такие товары был стойким и связанным с попытками обозначить новый социальный раздел при помощи потребления. Это гипертрофированное потребление было, наверное, еще и непреднамеренным следствием советской мечты о построении коммунизма — будущее наконец можно не откладывать, можно наконец жить.
И если на уровне повседневности мечты о будущем превратились в прагматику, на уровне интеллектуальной и политической жизни появились свои представления о том, как ускорить появление Беларуси будущего, демократической, европейской, вписанной в политическую систему мира, переставшего быть биполярным и разделенным годами холодной войны. В 1994 году в Беларусь приехал президент США Билл Клинтон, и это был тоже символически важный эпизод исчезновения привычного образа врага, сконструированного в советскую эпоху, финал которой прошел под знаком ожидания «ядерного апокалипсиса» в случае войны с Западом.
Идеи первых лет независимости 1991–1994 годов трансформировались в идею «национального строительства», в попытки наконец получить и страну, и общество, отвечающие всем критериям nation state, победившего и пережившего идею империи. Идентичность стала политикой (как и всегда), история стала обсуждаться с «национальных позиций», возникли новые государственные структуры и институты.
Сейчас мы вспоминаем то время, говоря о «наивности» общества, бесспорно верившего, что удастся реформировать все институты и мы за короткий промежуток времени избавимся от прежних проблем. Однако эта «наивность» постепенно превращалась в опыт гражданской и политической жизни.
Динамика жизни в 1991–1994 годах была бурной, создававшей ощущение полной уверенности в том, что она необратима. Казалось, что назад дороги нет. И здесь все же возникает опять идея «наивности» — многие тогда думали, что свобода устанавливается сама по себе, она не нуждается в особой заботе. Общество перестало думать о будущем так интенсивно, как раньше, будущее появилось, и этого достаточно. Поменьше утопий, побольше прагматики и убежденности в том, что все идет как нельзя лучше. Мы получили независимость, и это главное. И парадоксальным образом будущее, о котором перестали активно думать, превратилось в диктатуру.
Будущее номер 3
Режим Лукашенко начиная с 1994 года казался многим диктатурой из прошлого, все видели в нем «советское». И пока можно было эксплуатировать ностальгические образы советского, это делалось с утроенной силой — как минимум до начала-середины 2000-х годов.
Однако позже постепенно и советское прошлое не прошло селекцию полностью. Максимально в качестве важного символического ресурса использовалась лишь память о Второй мировой войне, приспособленная к нуждам нового (старого) политического класса.
А что с идеей будущего? В отличие от советской идеи будущего коммунизма с ее утопичностью и глобальностью и атмосферы транзита и обретения независимости в первой половине 1990-х, идея будущего под властью Лукашенко заключалась в простой пропагандистской формуле — без Лукашенко у страны не будет будущего.
Второе десятилетие 2000-х началось с создания Музея современной белорусской государственности, в котором практически ничего не говорилось о конце 1980-х — начале 1990-х, о том, что было до прихода к власти Лукашенко. С тех пор эта идея стирания прошлого, истории политической борьбы 1990-х и того, что кто-то мог быть альтернативой Лукашенко в середине 1990-х, стала доминировать. Лукашенко не было альтернатив в прошлом, и ему нет альтернативы в будущем. Как нет и самого будущего. Прошлое подверглось цензуре, будущее свелось к тому, как долго будет жить сам Лукашенко, осталось только «настоящее», в котором основной идеей был политический популизм.
Важнейшим лозунгом в Беларуси сделалось слово «стабильность». Стабильность означала неизменность политического режима и той двусмысленной атмосферы, которая сложилась в стране, когда многие ее граждане, понимая, что такое авторитаризм, все же не до конца воспринимали это как катастрофу и готовы были к конформизму. Все увязли в авторитарной повседневности, в потреблении, в поисках ниш для выживания. В 2013 году в медиа появились сообщения о том, что кто-то заменил билборды в центре Минска плакатами «Эта стабильность похожа на смерть!». Арт-перформанс обнажил суть происходящего.
Во втором десятилетии 2000-х появился новый миф, призванный создать иллюзию будущего, — миф об «IT-стране». Сфера ITпоявилась вне государственного планирования, но этот тренд политический режим все же успел освоить, в том числе и благодаря лоббированию самих представителей IT-отрасли. Появление в Минске «Парка высоких технологий» должно было сработать в качестве аргумента о том, что авторитаризм способен к модернизации, а Беларусь движется по направлению к цифровому будущему. Грянувшие протесты августа 2020 года, проходившие на фоне почти тотального отключения интернета, поставили точку и в этой истории цифрового будущего.
Будущее номер 4
Протесты 2020 года уничтожили легитимность авторитарного режима, в ответ насилие превратилось в центральный инструмент политики и основу системы. Атмосфера сегодня в Беларуси ощущается в регистре от безысходности к надежде. Существующая система может еще длить свое существование, но у нее нет будущего (только лишь эксплуатация прошлого и насилие).
Как можно вообразить «будущее» сегодня в Беларуси? Какие это могут быть вопросы? Часть из них относится к политической прагматике — каким будет выход из авторитаризма, что произойдет со всеми нашими институтами и практиками, какую цену придется за это заплатить? Удастся ли «переварить» наследие диктатуры и создать систему, внутри которой диктатура станет невозможной? Будет ли эта система также и демократической, социально справедливой, инклюзивной, сможем ли мы выстроить горизонтальные структуры и связи? Удастся ли также выйти за пределы политической прагматики и придать больше объема и смысла всем нашим начинаниям?
Кажется, что эти вопросы все задавали себе внутри страны с разной интенсивностью уже много лет подряд. И все эти годы также мы видим попытки влиять с разной степенью успеха на образы настоящего, прошлого и будущего. Исчезновение советского утопического проекта коммунистического будущего, уход в тень национального проекта независимости конца 1980-х— начала 1990-х годов создали свой тип ностальгии о разном будущем (и уже прошлом).
Протесты 2020 года, репрессии, насилие и последующее сопротивление уже 2021 года вернули дискуссии о будущем, создали ощущение его появления вновь. Удастся ли воспользоваться этой возможностью или останется опять только ностальгия по еще одному (не)случившемуся проекту коллективного будущего?
English version of the article published on IWM Chronicle from Belarus: Belarusian futures past.
German version of the article published on IWM Chronicle from Belarus: Zukunftsnostalgie
Aleksey Bratochkin is a historian, head of the public history program at the European College of Liberal Arts in Belarus. Currently a guest lecturer at the European University of Viadrina (Frankfurt Oder). Co-author of books and articles on the politics of memory and identity in Belarus.
Related articles:
- Olga Shparaga
Original EN A Feminist Framework for Understanding of the Role of Women in the Belarusian Revolution: Domestic Violence, Care, and Sisterhood, IWM Chronicle from Belarus, October 22, 2021. - Lidiia Akryshora, Alex Kazharski, Tatiana Shchyttsova
Original EN The IWM’s Chronicle from Belarus Reflects on the First Anniversary of the Presidential Election, IWM Chronicle from Belarus, August 9, 2021. - Vitalij Portnikow
Original DE Wir werden niemals Brüder sein, IWM Chronicle from Belarus, September 18, 2020. - Almira Ousmanova
Original EN Belarus 2020: Time for #evalution, IWM Chronicle from Belarus, September 1, 2020.
